Дзэн ведёт своё происхождение с одного из дней около 400 г. до н. э., когда Будда поднял цветок и монах по имени Кашьяпа улыбнулся. С того дня это простое и самое глубокое учение передавалось от одного поколения другому. По крайней мере, такова история, впервые записанная тысячей лет позже, но — в Китае, а не в Индии. Видимо Дзэн был слишком прост, чтобы быть замеченным в земле его происхождения, где он оставался учением скрытым. Его не было до того, как индийский монах по имени Бодхидхарма принёс его в Поднебесную, где Дзэн, наконец, увидел свет. Этот бородатый варвар, ставший первым патриархом Дзэн в Китае, был лишь чуть более приметен, чем улыбка Кашьяпы, но становится заметен, появившись в кратких биографических сведениях, записанных его учеником Тань-линем (506–574), и в более обширной биографии Тао-сюаня (596–667) в его «Сюй гао сэн чжуань» [«Продолжение жизнеописаний достойных монахов»], однако событие, которое также привлекло к Бодхидхарме внимание историков и агиографов, произошло в 534 или около того, когда он выбрал Хуй-кэ в качестве своего преемника и вручил ему список Ланкаватары. Бодхидхарма сказал ему, что всё, что нужно знать, есть в этой книге, и так с тех пор Дзэн и Ланкаватара оказались связаны друг с другом, если не были связаны уже в Индии. *
Рэд Пайн — Билл Портер (род. 3 октября 1943), американский автор, публикующийся под псевдонимом Red Pine. Переводчик китайских текстов, в первую очередь — даосских и
буддийских, в том числе поэзии и сутр. Его перевод Ланкаватара сутры на английский был издан с оригиналом этого предисловия в 2012 г. — Здесь и далее все примечания принадлежат переводчику. Название книги, которая содержала всё, что нужно знать Хуй-кэ, представляло собой сочетание санскритских слов ланка и аватара. Китайские комментаторы говорят, что ланка означает «недостижимый». Может быть, так и есть, но я не знаю, чем они это обосновывают. Единственное определение, которое я могу найти, что это слово относится к острову, ныне называемому Шри-Ланка или его главному городу. Возможно, название происходит от корня lankh или lang, означающего «идти к» или «выйти за пределы». Но будь это правдой, ланка означало бы «достижимый». И согласно буддийским хроникам, Будда трижды достигал Ланки и однажды — чтобы передать учение этой сутры. Такие хроники, однако, были составлены столетия спустя после описанных в них появлений Будды. Самые ранние записанные появления буддизма на острове происходят не ранее 150 лет после нирваны Будды, когда Махинда, сын царя Ашоки (правил с 250 г. до н. э.), ознакомил с Дхармой жителей острова. Что касается второй части заголовка, аватара, то она означает «нисходить» или «спускаться», и, как правило, относится к явлению божества на земле — откуда и происходит слово «аватар». Таким образом, название сутры можно было бы перевести, ссылаясь на известный визит Будды на остров, как «Появление на Ланке». Поскольку эта сутра впервые появилась в Китае в виде текста на санскрите в начале пятого века, она, вероятно, была составлена в Индии в середине века предыдущего, плюс-минус десятилетие или два. И поскольку два первых монаха, которые принесли санскритские копии в Китай, были из местности, называвшейся тогда Центральной Индией (Гангский бассейн Уттар-Прадеша), это и было, вероятно, местом её происхождения. Кроме того, в отличие от других сутр Махаяны, записанных буддийским гибридным санскритом, Ланкаватара была написана санскритом классическим. Классический санскрит был языком брахманов и царского двора. А в середине четвертого века двор находился в центральном индийском городе Патна, на берегу Ганга. Это был двор Самудрагупты Великого (правил 335–375). Самудрагупта был благочестивым индуистом, но уважал и другие религиозные традиции, и как только получил разрешение короля Мегхаварны, правителя Ланки, построил буддийский монастырь в Бодхгае, месте просветления Будды. Возможно, это было такое событие, которое вдохновило нашего автора увязать свой текст с этим островом. И, возможно, он написал свою работу в надежде, что она может достигнуть ушей или глаз чакравартина или вселенского монарха, каким Самудрагупта часто называл себя и к кому автор Ланкаватары обращается также в ряде мест. В дополнение к своей воинской доблести, Самудрагупта был также опытным музыкантом, и подробное описание мелодических форм в первой главе было написано, возможно, с неким умыслом. Ещё одно возможное место происхождения сутры — сама Ланка или близкий к ней материк. Хотя Тхеравада была доминирующей формой буддизма на этом острове последнюю тысячу лет, до этого он был оплотом школы Йогачара. И эта сутра явно обращена к аудитории, знакомой с основными концепциями этой буддийской школы. Но что ставит Ланку в особое положение, это то, что она указывает читателям за пределами учения раннего Йогачары на их собственные умы. Указание непосредственно на ум был и до сих пор остаётся визитной карточкой школы дзэн-буддизма. И человек, который принёс Дзэн в Китай, был из района севернее Ланки — недалеко от морского порта Канчипур. Конечно, большинство ученых сомневаются, что Дзэн когда-либо существовал в Индии, и, таким образом, они неизбежно воспринимают Бодхидхарму как вымысел китайских агиографов. Они утверждают, что Дзэн — китайского происхождения, где он впервые появляется в шестом и седьмом веках и где затем ему придумывают индийское происхождение и личность Бодхидхармы, чтобы обеспечить историческую легитимность. Это аргумент, породивший множество споров и к которому мне нечего добавить что-нибудь полезное, кроме как спросить: если Дзэн возник в Китае, откуда пришёл этот текст? Если когда-либо была сутра, содержащая основу учения Дзэн, это — она. Она неумолима в своей настойчивости на приоритете личной реализации и в этом отношении отличается от любого другого учения, приписываемого Будде. Д. Т. Судзуки, предыдущий переводчик Ланкаватары, выразился так: «Причину того, почему Бодхидхарма передал эту сутру Хуй-кэ как содержащую сущность дзэн-буддизма, следует искать в том, что постоянным рефреном Ланкаватары является придание всеобъемлющей важности внутреннему восприятию (pratyamagati) или самоосознанию (svasiddhanta)». («Исследования Ланкаватара сутры») Таков, поистине, постоянный рефрен сутры. Но она не только о Дзэн; она прочно укоренились и в том, что позже стало известно как буддизм Йогачары. И она также сосредотачивается на учении о пути бодхисаттвы, преобладающем в буддизме Махаяны. Но всё это выходит далеко за пределы обычных тем махаянского дискурса на далёком острове Ланке, где сутра открывается наставлением Будды в Дхарме одного из змеиных царей древней Индии. И как только Будда вновь является из водного царства змеиного царя, правитель Ланки, Равана, приглашает его к своей близлежащей столице в надежде на такую же беседу. Будда соглашается и приступает к наставлению царя Ланки в иллюзорности того, что буддисты называют дхармами — всех тех вещей, которые мы полагаем реальными, будь они материальными, нематериальными или просто воображаемыми. После этой вводной главы в собрании пребывающих там бодхисаттв встаёт Махамати и предлагает Будде свод вопросов, на которые Будда отвечает, что сами слова, посредством которых ставятся его вопросы, являются проекциями его собственной фантазии и фантазий других людей и подобны журавлю в небе. Утверждение о журавле, таким образом, становится утверждением о не журавле. Как Алмазная сутра учит обособленности от дхарм, а Сутра сердца — пустоте дхарм, Ланкаватара учит не-измышлению дхарм, что дхармы не были бы пустыми или обособленными, если бы мы, прежде всего, не представляли их существующими или несуществующими. Будда говорит Махамати: «Поскольку различные измышления в умах людей предстают им как объекты, они привязываются к существованию своих измышлений». Так как же им освободиться от таких привязанностей? Будда продолжает: «Осознав, что измышления не представляют собой ничего, кроме ума. Таким образом, они преображают своё тело и ум и, наконец, ясно видят все этапы и сферы самопостижения Татхагат и выходят за рамки мнений и измышлений в отношении живых дхарм и видов реальности». (Глава вторая.) Провозгласив иллюзорность проекций, в том числе таких категорий Йогачары как пять дхарм и три вида реальности, Будда направляет Махамати к их источнику, а именно — самому сознанию. Затем объясняет, как работает сознание и что освобождение состоит в осознании того, что сознание является саморождённым вымыслом, просто еще одной иллюзией, и как бодхисаттвы преображают своё сознание в проекции без Татхагата-гарбхи или чрева, из которого возникают будды. Такое учение не каждый готов услышать. Но Махамати продолжает задавать вопросы, и Будда продолжает отвечать, но всегда возвращает своего ученика к двум учениям, лежащим в основе этой сутры: «ничего, кроме ума» от Йогачары и о «самопостижении» от Дзэн. Будда, проводя Махамати через понятийные категории буддизма Махаяны, а также и иных путей, говорит ему, что они тоже являются измышления ума и что достижение земли будд требует превосхождения всех чарующих видений, включая видение Татхагата-гарбхи. Обобщая процесс, благодаря которому практикующие следуют такому учению, Будда говорит: «Кто видит, что привычка-энергия проекций безначального прошлого является причиной трёх миров, и кто понимает, что уровень Татхагаты свободен от измышлений или чего-либо возникающего, достигает личного постижения знаний будды и безусильной власти над своим умом». (Глава вторая.) Таким образом, сутра сплетает воедино нити Йогачары и Дзэн наряду с такими уникальными концепциями Махаяны как бессамостность самости Татхагата-гарбхи, и она делает это в течение трёх сотен страниц, в основном в прозе, со случайными стихотворными резюме. И хотя она уже давно почитается как один из шести священных текстов буддизма Йогачары, она — также текст, к которому ранние китайские мастера Дзэн обращались за наставлениями. Является ли этот продукт индийских мастеров тем, что было названо Дзэн, вопрос спорный, поскольку ни Ланкаватара, ни Дзэн не упоминались в исторических записях, пока оба они ни появились в Китае в пятом веке. Первой появилась сутра. Она прибыла в багаже монаха из центральной Индии по имени Дхармакшема. Он прибыл в оазис Дуньхуан на Шелковом пути в 414, если не годом или двумя ранее, и китайский язык он либо выучил быстро, либо сделал это ранее в одном из других оазисов, где останавливался на своем пути в Китай. Вскоре после того как он поселился в Дуньхуане, он начал работать над переводом Нирвана сутры и вскоре зарекомендовал себя как опытный переводчик. В дополнение к его лингвистическим способностям, он был также известен своими пророческими и магическими умениями. И когда в 420-м году Дуньхуан был захвачен соседним царством Северное Лян, Дхармакшема был приглашён его царём служить в качестве советника, а также — продолжать свою работу над переводами в столице Северной Лян Гуцзане (современный Увэй), в 500-х милях к юго-востоку. Магия и пророчества были основными причинами того, почему стоявшие у власти финансировали переводы сутр — силы, связанные с сутрами и мантрами, имели политическое и военное применение. В течение двенадцати следующих лет Дхармакшема зарекомендовал себя в качестве консультанта и переводчика. И поскольку слава о нём широко распространилась, правитель государства Северная Вэй пригласил его в свою столицу — Пинчэн (современный Датун). Хотя Пинчэн был ещё на 800 миль к востоку и до него необходимо было преодолевать две крупных пустыни, продолжающееся выживание Северной Лян зависело от хороших отношений с гораздо более крупным и влиятельным соседом, потому у его правителя не было иного выбора, кроме как подчиниться. Тем не менее, покровитель Дхармакшемы опасался, что его монах-советник может раскрыть государственную тайну или использовать свои магические силы против него, и вскоре после того как Дхармакшема покинул Гуцзан, правитель Северной Лян убил его. В то время как убийство монаха полагают произошедшим в 433, один из источников сообщает, что он не был убит во время своего путешествия на восток от столицы Северная Вэй. Скорее всего, он отправился на запад по Шёлковому пути в царство Хотань в поисках более полной копии Нирвана сутры, а правитель Северной Лян, узнав, что его монах-советник тайно передавал сексуальные техники членам королевского гарема, был разгневан и приказал его убить. Конечно, этот источник свидетельствовал в пользу правителя Северной Лян и, вероятно, был составлен, дабы избавить его от обвинений в вероломстве. Но получилось иначе, так как в скором времени Северная Вэй положило конец Северной Лян. Тем не менее, независимо от того, какой из источников был правильным, среди оставшихся текстов Дхармакшемы был первый известный перевод Ланкаватары. Согласно каталогу буддийского канона, составленному Тао-сюанем в 664, он сохранился более двухсот лет спустя. Но к тому времени, когда в 730 был составлен следующий каталог, он исчез. И до сих пор не найден. Так часто случалось с сутрами, особенно подобными Ланкаватаре, требующими учителя, чтобы раскрыть их смысл. Они были переведены по императорской просьбе или по настоянию богатых покровителей и, переведённые однажды, распространялись в списках среди крупных буддийских монастырей по всей стране. Но часто они умирали в монастырских библиотеках непрочитанными. Такова была судьба сотен сутр, переведённых в тот период. Переводчику везло, если половина текстов, которые он перевёл, действительно использовалась практиками, гораздо меньше находилось в обращении. Оттого Дхармакшеме повезло больше, чем большинству других. Из двух десятков работ, приписываемых ему, выжили больше половины. Второй перевод Ланкаватары оказался более удачливым. Он был сделан Гунабхадрой, ещё одним монахом из Центральной Индии. Но, в отличие от Дхармакшемы, он путешествовал по морскому, а не сухопутному маршруту. В 435, через два года после убийства Дхармакшемы, в южный порт Наньхай (Гуанчжоу) прибыл Гунабхадра, и его, похоже, ожидали. Едва достигнув Китая, он был приглашён правителем царства Лю Сун в столицу — Цзяньган (Наньцзин). Достигнув Цзяньгана, Гунабхадра обитал в столице Лю Суна и около неё в течение следующих тридцати лет, пока работал над переводами, при содействии, как сказано, 700 сотрудников. Одним из мест, где он останавливался, был монастырь Цзихуань в Даньяне. Именно там он жил, когда закончил свой перевод Ланкаватары в 443. К тому времени, когда в 468 умер Гунабхадра, в дополнение к Ланкаватаре, ему приписали перевод пятидесяти других текстов, в том числе Самдхинирмочана сутры, которая была самым ранним известным текстом буддизма Йогачары. Несмотря на то, что мы не знаем, читал ли он лекции по Ланкаватаре или был ли знаком с Дзэн, двести лет спустя Северная школа Дзэн приписывает Гунабхадре принесение Дзэн в Китай — таково было значение сутры, им переведённой. Таким образом, к середине пятого века существовало два перевода Ланкаватары, доступных в Китае. Тем не менее, не было никаких записей о проповедях или изучении этой сутры, как и записей о Дзэн, до прибытия ещё одного монаха. Имя этого монаха — Бодхидхарма. Он был родом из Южной Индии и также прибыл по морю. Никто не знает точно, когда, но в жизнеописаниях Тао-сюаня сказано, что он прибыл в Наньхай до 479. После прибытия он тоже отправился на север, но мы не знаем больше ничего о его жизни, вплоть до его появления в пещере близ монастыря Шаолинь, кроме добавленного агиографами несколькими столетиями спустя. По пути туда, возможно, он отправился в Цзяньган, и, возможно, именно там он узнал о переводе Ланкаватары Гунабхадрой. Возможно, он даже приехал достаточно рано, чтобы два монаха встретились. Но, независимо от своих странствий, в конце концов он остановился на священной горе Суншань в сорока милях к юго-востоку от Лояна. Пещера, где он, как говорят, медитировал в течение девяти лет, и сейчас остаётся там же — в горе позади Шаолиня. Именно там он также сказал, что передал Хуй-кэ учение Дзэн и копию Ланкаватары в переводе Гунабхадры. Как ни странно, это было также в Лояне и примерно в то же время, когда был сделан третий перевод Ланкаватары. С тех пор как император Северной Вэй перенёс в 494 г. свою столицу из Пинчэна в Лоян, ставший самым большим городским центром Северного Китая с полумиллионным населением, там поселились тысячи иностранных монахов. Среди них был монах из Северной Индии по имени Бодхиручи, прибывший туда в 508 г. по Шёлковому пути. Местом, где жил Бодхиручи, пока работал над переводами, был монастырь Юннин, и именно там в 513 он завершил свой перевод Ланкаватары. Описание буддийских храмов в Лояне, опубликованное в 547 Яном Сюань-чжи, содержит запись об индийском монахе по имени Дхарма (предположительно — Бодхидхарма) и отмечает, что тот никогда не видел ничего столь впечатляющего, как эти храмы с пагодой высотой триста футов, построенной в 516 и сгоревшей дотла в 534. Был или нет тот Дхарма Бодхидхармой, всё равно было бы странно, если бы эти два монаха где-нибудь не повстречались в какой-то момент в течение этого периода. И Бодхиручи, и Бодхидхарма, как говорят, умерли в Лояне с разницей в год или два (около 534 и 536, соответственно) в хаосе, который сопровождал разделение Северной Вэй на Вэй Западную и Восточную. Некоторые записи даже называют причиной смерти Бодхидхармы отравление его завистливыми учениками Бодхиручи. Несмотря на то, что, весьма вероятно, Бодхидхарма знал о переводе Ланки Бодхиручи (как, возможно, и о переводе Дхармакшемы), ясно, что он и первые патриархи Дзэн предпочли версию Гунабхадры. Это был текст, который он передал своему преемнику, его преемник — своему, а тот — своему. Таким образом, и учение дзэн, и использование выполненного Гунабхадрой перевода Ланкаватары с его передачей ученику началось в районе Лояна в первой половине шестого века. Но Бодхидхарма и Хуй-кэ были не единственными, использовавшими Ланкаватару. Среди пятисот монахов, чьи биографии записаны Тао-сюанем в его «Продолжении жизнеописаний достойных монахов», почти десяток, как сообщается, написали комментарии или наставления на Ланке во второй половине шестого или в первой половине седьмого века. Хотя ни один из этих ранних комментариев не сохранился, их упоминание свидетельствует о важности Ланкаватары для ряда практикующих. И я должен подчеркнуть этот момент о некоторых практикующих. Ланкаватара — не текст, гостеприимно открытый для случайного читателя. Для понимания изложенного в ней учения требуется учитель или невероятно хорошая карма. А такие учителя и карма всегда были редки. Были времена, когда Ланка достигла определенного уровня популярности, но она никогда не был текстом, круг читателей которого был бы обширен. Её слава — да, но не круг её читателей. Это также было в первой половине седьмого века, когда мы видим обращение к использованию Ланкаватры ранними мастерами Дзэн. У Бодхидхармы было несколько учеников, таких как второй и третий патриархи Хуй-кэ и Сэн-цань. Тем не менее, у четвертого патриарха, Дао-синя (ум. 651) было более пятисот учеников, а у пятого, Хун-жэня (ум. 675) — более тысячи. Причиной такого внезапного расцвета учения стало создание первых дзэнских монастырей в Китае. Вплоть до седьмого века передача Дзэн была основана на частном отношении учителя и группки студентов. Таким образом, нет ничего странного, что Дзэн остаётся столь закрытой традицией. В такой обстановке текст, подобный Ланкаватаре, можно было бы использовать в своих интересах. Но с созданием крупномасштабных дзэн-коммун, мастера Дзэн искали что-то, более подходящее для более широкой аудитории с различной степенью понимания. И они нашли такой текст в Алмазной сутре. Это была сутра, переданная пятым патриархом Хуй-нэну, неграмотному крушителю риса (или таким образом он был представлен), который стал шестым патриархом в 672. По иронии судьбы эта передача произошла почти буквально на фоне Ланкаватары. Она состоялась после того, как Шэнь-сю и Хуй-нэн, два претендента на звание преемника пятого патриарха, написали свои стихи на монастырской стене, ранее запланированной под роспись сценами из Ланкаватары, чем и было предопределено патриаршество и будущее направление Дзэн. Для интересующихся читателей рассказ об этом событии, мнимом или нет, дан в деталях в начале «Сутры помоста шестого патриарха». Но хотя Алмазная сутра заменила Ланкаватару, дабы сделать учение Дзэн более доступным значительно более широкой аудитории, Ланкаватара продолжает привлекать тех, кто высоко оценил вызов и выгоды от более сложного текста. Одним из таких людей был Шэнь-сю, проигравший поэтическое состязание, сделавшее шестым патриархом Хуй-нэна. Он был великим почитателем Ланки. Он даже попросил похоронить его под небольшим холмом, названным им «гора Ланка», где и был погребён после своей смерти в 706. И он был не единственным, проявившим глубокий интерес к этой сутре. В 698 императрица У Цзэ-тянь попросила монаха из лежащего на Шёлковом пути царства Хотан выполнить новый перевод Ланкаватары, такой, чтобы она могла его читать. Имя этого хотанского монаха был Шикшананда, и по просьбе императрицы он подготовил черновик. Но когда это было сделано, он испросил и получил разрешение вернуться домой, и проверка его труда была возложена на монаха из царства Тохар, также лежавшего на Шёлковом пути, Ми-Туо-шаня (Mi-t'uo-shan), которому помогали китайские монахи Фу-ли и Фа-цзан. Их совместный перевод был завершён в 704, и вскоре после этого Фа-цзан написал комментарий к сутре. Хотя это только резюме, но, занимая восемь страниц в каноне Тайсё (том 39), оно содержит в себе некоторую интересную информацию. Например, Фа-цзан сказал, что у него и его коллег-переводчиков было пять санскритских копий сутры, с которыми они работали. Он также отметил, что в лежащем на Шёлковом пути царстве Хотан, откуда происходил Шикшананда, есть, по рассказам, куда более объёмные версии Ланкаватары, одна из которых состоит из 100 000, а другая — из 36 000 строф, по сравнению с чуть более тысячей строф версии, переведённой им и его помощниками. Конечно, подобные заявления делались и о других сутрах, для которых не было найдено никаких таких эпических версий. Но даже если это было всего лишь записью чьей-то фантазии, она позволяет предположить, что кто-то думал, будто в Индии или где-то на Шёлковом пути, имелись копии Ланкаватары, выполненные и распространённые, и что кто-то вознёс её к членству в этом пантеоне писаний слишком грандиозных для человеческих глаз, но не для человеческого воображения. Другой интересный факт представляет очерк, написанный в 708 монахом по имени Цзин-цзюэ под названием Лэнцзя шицзы цзи («Записи об учителях Ланкаватары»). В этом очерке он перечисляет первых Дзэн-патриархов, начиная с Гунабхадры, за которым следуют Бодхидхарма, Хуй-кэ, Сэн-цань, Дао-синь, Хун-жэнь, а затем Шэнь-сю и другие ученики Хун-жэня — вместо Хуй-нэна. Это была родословная того, что стало известно как Северная школа Дзэн, возражавшая избранию Шестым патриархом Хуй-нэна вместо Шэнь-сю. Хотя перечень Цзин-цзюэ несколько предвзят — он был учеником Шэнь-сю — его очерк по-прежнему заслуживает внимания почтением к Гунабхадре как человеку, основавшему в Китае учение Дзэн своим переводом Ланкаватары. Это отношение отразилось и в комментаторской традиции. Несмотря на большую доступность китайского перевода Шикшананды, всякий раз, когда кто-то писал комментарий к Ланкаватаре, он неизменно опирался на версию Гунабхадры. К сожалению, за исключением трёх страниц замечаний, приписываемых (по мнению большинства ученых, — ошибочно) Арьядэве, критикующих хинаянские теории в Ланкаватаре, восьми страниц конспекта Фа-цзана и уцелевших частей более длинного комментария другого хотанского современник Фа-цзана, ни один из ранних комментариев не дошёл до нас, за исключением цитируемого материала в комментариях более поздних. И не ранее почти шестьсот лет спустя мы получаем комментарии, которые дошли до сегодняшнего дня нетронутыми. В настоящее время нам посчастливилось владеть более чем двадцатью такими текстами, чтобы выбирать из них. Но все они основаны на переводе Гунабхадры. Как я уже упомянул, Ланкаватара может оказаться отталкивающей, и перевод Гунабхадры, безусловно, непривлекателен. В предисловии Су Дун-по, написанном в 1085 году для нового издания перевода Гунабхадры, самый известный тогда поэт Китая писал: «Смысл Ланкаватары настолько тонок и обманчив, а её язык столь неприкрашен и старомоден, что читатель зачастую не в состоянии прочитать её, а тем более — проникнуть сквозь слова к смыслу или сквозь смыслы — к её сердцу». Что сделало её настолько трудночитаемой, что, несмотря на перевод текста на китайский язык, Гунабхадра, очевидно, обеспокоенный тем, что может исказить смысл, зачастую был вынужден сохранять санскритский порядок слов, из-за чего подобные периоды в его переводе становились практически невразумительными. И тем не менее, это версия, на которой основаны все комментарии и которую выбрал для перевода я. Не уверен, насколько удалось предыдущим комментаторам понять большую часть имеющегося у них текста. Но нет сомнений в том, что они сделали то, что сделал я, сравнивавший перевод Гунабхадры с переводами Бодхиручи и Шикшананды и, когда это было возможно, с санскритским текстом. Когда Судзуки восемьдесят лет назад перевёл Ланкаватару на английский язык, он решил сделать как раз наоборот. Основывался он на критическом издании санскритского текста, подготовленного Бунъю Нандзё в 1923 году. Как критическое издание, тот текст был скомпонован на основе полудюжины копий, созданных не ранее восемнадцатого и девятнадцатого века и содержавших сотни ошибок. Такое впечатление, будто эти копии не предназначались для чтения, как если бы копировались для обретения заслуги и на основе других копий, скопированных тоже для заслуг. Судзуки был осведомлён о проблемном характере исправленного санскритского издания Нандзё, но полагал, что оно приблизило его к оригиналу. И всякий раз, когда не мог разобраться в санскрите, обращался за помощью к китайскому переводу Шикшананды, реже — к переводу Бодхиручи и вряд ли когда-либо — к версии Гунабхадры. К сожалению, имеющийся в нашем распоряжении санскритский текст не улучшился. В 1963 году индийский ученый П. Л. Вайдья подготовил второй критический вариант Ланкаватары, но он лишь незначительно отличается от версии Нандзё, хотя бы потому, что был основан на тех же несовершенных копиях. Совсем недавно японский ученый Гисин Токива представил всецело новый санскритский текст. Но это не новая критическая редакция и он не основан на каких-либо вновь обнаруженных санскритских копиях. Это, скорее, результат перевода китайского текста Гунабхадры на санскрит. Я хотел бы отметить, что есть также два тибетских перевода. Одним из них является перевод, выполненный Фачэном (тиб. Chos-grub) около 840. Но и это — перевод китайского текста Гунабхадры. Второй — датировка его неизвестна, как неизвестен и переводчик — основан, по существу, на том же, как я сказал, санскритском тексте, который мы имеем сегодня. При выборе, какой текст использовать для собственного перевода, я понял, что в действительности у меня нет выбора. Я совершенно не знаю тибетского, а моё знание санскрита составляет чуть больше, чем умение отыскивать слова в словаре и следовать тому, что уже переведено другими. Полагаю, я мог бы просмотреть исполненное Судзуки и попытаться улучшить то, что сделал он. Но я не видел в этом никакого смысла, как, конечно, и никакого вызова. Поэтому я обратился к китайскому. Чувствуя себя немного Златовлаской*, я пришёл к выводу, что перевод Бодхиручи слишком насыщен толкованиями и отклонениями. И перевод Шикшананды, несмотря на его более или менее читаемость, страдает обилием упрощений. Перевод же Гунабхадры, при всей необычности его синтаксиса, был, как я решил, матушкой-медведицей всех трёх текстов. * Английская сказка Goldilocks and the Three Bears («Златовласка и три медведя») — практически полный аналог русской народной сказки «Маша и медведи». Хотя уловить его смысл было непросто, я удивляюсь, каким простым он стал, когда я нашёл две нити, связывающие эту сутру воедино. В основном, учение Ланкаватары аналогично подходу, используемому поздними мастерами Дзэн, предложившими своим ученикам чашку чая, а затем попросившими их попробовать этот чай. Чашкой чая в данном случае является учение Будды, описывающее вселенную нашего сознания, будь она земной или метафизической, вновь для нашего ума. Это чашка чая, в которую залита сутра. Будда даёт это учение, описывая мир, полагаемый нами реальным, как sva-citta-dryshya-matra: «не более чем представления нашего собственного ума». Под этим он не имеет в виду, что ум видит или что-то видится уму, поскольку любой субъект или объект станут ещё одной проекцией ума. Он просто говорит, что всё, что мы видим, думаем или чувствуем — это наш собственный ум, что, конечно же, тавтология. A=A. Но тогда какое буддийское учение не тавтология? Дав эту чашку чая нам в руки, Будда затем просит нас попробовать чай, чтобы испытать эту тавтологию для себя. Фраза, которую он использует, чтобы выразить это, — pratyatma gati: «личное/внутреннее самопостижение», либо определяет характер такого постижения как sva-pratyatma arya-jnana: «самопостижение благородного знания». Важность этого суждения, повторяемого вновь и вновь этими и подобными им словами, не укрылась от Судзуки, отметившего: «Ланкаватара приходит к заключению, что вся буддийская жизнь — это не только постигнуть истину, но и жить ею, переживать её». («Исследования Ланкаватара сутры») Конечно, Ланкаватара состоит из более чем двух этих фраз. Но если вы держите их обе в поле зрения, вы не будете отвлекаться на достопримечательности в чайном домике Будды. Написанная на языке, который позже станет частью буддийской школы Йогачара, Ланкаватара даёт представление о том, как действуют ум и путь к просветлению, но использует это, лишь чтобы привлечь наше внимание. Они — не учение. Думайте о Ланкаватаре как дзэнском чае в чашке Йогачары. Буддизм озабочен страданием, являющимся неизбежным следствием желания. Но реальная проблема — это «я»-самость, служащая причиной желания, являющегося причиной страданий. В века, последовавшие после нирваны Будды, учение сосредоточилось вокруг трёх представлений, призванных привлекать внимание таким образом, чтобы несуществование личности стало очевидным и за этим последовало бы освобождение от страданий. Среди этих трёх представлений — пять скандх (форма, ощущение, восприятие, память и сознание), двенадцать аятан (шесть способностей и шесть сфер восприятия) и восемнадцать дхату (аятаны с добавлением шести форм сознания). Это три разновидности одного и того же: нашего ума. Они служили просто разными способами разделения любого момента сознания в управляемой матрице, чтобы продемонстрировать каждому, кто готов бродить вокруг этих матриц, что они содержат вселенную нашего сознания, его внутреннее и внешнее, и всё же не содержат «я»-самости. Таково было их назначение: показать практикующим, что не было никакой самости. Хотя эти три схемы имели дело с проблемой самости, они не помогали объяснить, как мы, прежде всего, привязываемся к самости и как идём от привязанности к непривязанности и тем самым — к освобождению. В результате к ним были добавлены ещё три концепции, играющие в Ланкаватаре гораздо большую роль, чем три предыдущие. Тремя этими новыми концепциями являются пять дхарм, три вида реальности и восемь видов сознания. Пять дхарм делят наш мир на имя, видимость, проекцию, правильное знание и таковость; три вида реальности делают то же самое с воображаемой, зависимой и совершенной реальностью; а восемь видов сознания включают в себя пять форм чувственного сознания, рассудочное сознание, волю или самосознание и восьмую форму, известную как хранилище сознания — Алая-виджняна, где хранятся семена наших предыдущих мыслей, слов и дел и из которых они дают ростки и вырастают. Как и ранее триада представлений, это было разработано для описания нашего сознания без введения самости. Но эти схемы имели преимущество, обеспечивая также понимание того, как возникают наши миры самообмана и самоосвобождения, как действует просветление, как мы переходим от проекции имени и видимости к правильному знанию таковости, как переходим от воображаемой реальности к реальности совершенной, как преобразуем наше восьмичастное сознание в сознание будды. Эти схемы были разработаны, скорее всего, отдельно среди различных групп практикующих, но, в конце концов, стали отличительными чертами буддизма Йогачары с его акцентом на отслеживание всего вспять — к уму, на возвращении к этой чашке чая. Ланкаватара действует в этой вселенной дискурса Йогачары и тем самым вкладывает эту чашку чая в наши руки. Но затем она оставляет все эти схемы в стороне, дабы убедить нас попробовать чай самостоятельно. Будда предлагает Махамати отбросить все представления, отбросить пять дхарм, отбросить три вида реальности, отбросить восемь видов сознания, отбросить Татхагата-гарбху, отбросить всё. Будда в Ланкаватаре советует нам пить чай из этой чашки и не заботиться о том, как этот опыт вписывается в какую-то ранее построенную матрицу ума. Конечно, чай ума не пьют в космосе, как и в толпе. Соответственно, Будда предлагает такой древний совет: «Если бодхисаттвы хотят понять сферу проекций, в которой то, что схватывает, и то, что схватывается, — не что иное, как восприятия их собственных умов, они должны избегать социального общения и сна и усердно следовать осознанности во время трёх периодов ночи». (Глава вторая.) Чашка чая или нет, никто не сказал, что это будет легко. Это не было лёгким, когда эта сутра была написана, и не стало легче сейчас. Современный мир настолько полон отвлечений. Зачем кому-то медитировать, если можно смотреть телевизор, играть в видеоигры или заниматься веб-сёрфингом? Просто сидеть с чашечкой чая может быть очень трудно. Впервые я услышал о Ланкаватаре ещё в семидесятых, когда жил в монастыре Хаймин в горах к югу от Тайпэя. Настоятель говорил о Ланкаватаре, как если бы это был святой Грааль Дзэн. Его имя было У-мин, и в дополнение к тому что он глава Ассоциации буддистов Тайваня, он был также главой тайваньской ветви Линь-цзи (Риндзай) Дзэн. Я всерьёз отнёсся к его оценке значимости Ланкаватары и во время одной из своих еженедельных поездок в город купил копию перевода Гунабхадры. Сутра оказался непроницаемой. Так что при следующей поездке я купил копию перевода Судзуки на английский язык. Я думал, что, если буду читать параллельно на английском и китайском, у меня не будет никаких проблем с пониманием текста. И ошибся. Ни один язык не помог. Я сдался и переключился на другое — на литературное наследие Холодной Горы*, Каменного дома** и Бодхидхармы, а также — китайской отшельнической традиции. * Холодная гора — букв. перевод имени даосско-чаньского поэта Хань-шаня (1546–1623). ** Каменный дом — китайский поэт IV века, также живший в горах, как и Хань-шань. В течение тридцати пяти лет с тех пор я периодически подумывал дать Ланкаватаре ещё одну попытку. Но я привык переводить буддийские тексты, чтобы понимать их — как моя практика Дхармы — и не был уверен, что Ланкаватара такой текст. Затем десять лет назад, при посещении Саньминь Шучжу (Sanmin Shuchu), моего любимого книжного магазина в Тайпэе, я наткнулся на том (избранные отрывки из Сюйцзан цзин/Hsutsangching, т. 1), содержащий сопоставление всех трёх китайских переводов Ланкаватары абзац за абзацем. Это было как раз то, что мне было нужно как своего рода поощрение. Теперь, когда передо мной были все три китайские версии, я действовал естественно и выполнил составной перевод, выбирая одну строку из одного перевода, а другую — из другого. Результат, однако, оказался далеко неудовлетворительный. Даже располагая слова на странице, я по-прежнему не понимал, что они значат. Пока я решал, как поступить, представилась возможность поработать над «Сутрой Сердца». И испытал такое облегчение, словно бежал босиком после тяжёлых армейских ботинок. Тем не менее, закончив «Сутру сердца», я возобновил работу на Ланкаватарой, на этот раз основывая свой перевод на версии Шикшананды, чей китайский понять было легче. Но прежде чем продвинуться очень далеко, я был спасен ещё раз, на этот раз — «Сутрой помоста». И вновь это был лёгкий выбор. А когда «Сутра помоста» была завершена, у меня не было никаких проблем найти что-то ещё для работы. Я избегал Ланкаватары. Затем в один из дней весны 2009 года, во время разговора о возможных проектах с Джеком Шумейкером, издателем этой книги, моё настойчивое стремление в продвижении книги и его желание опубликовать перевод Ланкаватары соединились в контракт на книгу с двухлетним сроком исполнения. Интересно, сколько других книг родились от такого соединения. Больше чем несколько, я полагаю. И вот, спустя несколько месяцев, добыв при следующей поездке на Тайвань подборку китайских комментариев, этим летом я начал работать. С тех пор я работал над этим переводом с небольшими перерывами и фактически полюбил Ланкаватару. Мне даже стал нравиться перевод Гунабхадры. После того, как я стал привыкать к его синтаксису, понять большинство его словесных построений было не так уж сложно. Но большинство не означает все. Иногда мне казалось, что я пытаюсь смотреть сквозь стену. Следовательно, было бы упущением не выразить свою благодарность тем, кто сделал для меня понятным казавшееся до того недоступным для понимания. Сомневаюсь, что выполнил бы эту работу, прежде всего, если бы не новаторская работа Д. Т. Судзуки над этой сутрой — не только его перевод текста, но и его исследования Ланкаватары и Указатель к ней. Эти три книги оказали мне огромную помощь. Я также обязан монахам, чьи комментарии позволили мне вникнуть в смыслы, а также — в формулировки текста: монахам Минской династии Тун-жуню, Цзэн Фэн-и и Дэ Цину, а также монахам двадцатого века Тай-сюю и Инь-шуню. Без их помощи я просто погиб бы. В дополнение к переводу текста сутры, я также добавил резюме, примечания и заметки, многими из которых обязан монахам, на чьи комментарии опирался. Отметил также фразы или строки, для которых предпочёл переводы Бодхиручи или Шикшананды их переводу Гунабхадры. Хотя я уже привёл свои причины не использовать текст на санскрите, часто в примечаниях я давал списки ключевых терминов на латинизированном санскрите (увы, без обычной диакритики), чтобы предоставить читателям возможность изучить их более широкий спектр значений. И, наконец, эти перевод и комментарий к нему также несказанно обогатились благодаря щедрости двух самых уважаемых учёных в мире буддизма, Дэна Люстхауса и Пола Харрисона, отложивших собственные работы, чтобы прочесть ранние черновики моего труда. Они предложили многочисленные исправления и улучшения, и мой долг перед ними столь велик, что мне придётся дождаться будущего, чтобы расплатиться по счетам. Прежде чем предложить результаты труда читателю, я должен отметить, что решил не включать в состав своего перевода собрание стихов, добавленное к Ланкаватаре по времени где-то между переводом Гунабхадры (443), в котором оно отсутствует, и переводом Бодхиручи (513), где оно присутствует. Оно получило название Сагатхакам («Собрание гатх») и включает в себя 884 четверостишия, среди которых 205 появляются и в основном тексте Ланкаватары. Является ли часть из них заимствованиями из какого-то другого текста или они имели общий источник, утверждать невозможно. В любом случае, Сагатхакам читается так, словно эта подборка должна была сопровождать устные наставления. А в отсутствии таких наставлений или понимания контекста стихов, я решил отказаться от этого вызова, влекущего за собой перевод. Тем не менее, это собрание включает некоторые достойные стихи, и, к счастью, оно уже переведено в полном объеме как часть перевода этой сутры Судзуки. Что касается моей собственной работы над Ланкаватарой, мне казалось, что я никогда не доберусь до того далёкого момента, когда буду писать предисловие. Надо признаться, я рад завершить её. И, естественно, мне хотелось бы сделать эту работу получше. Но я вспоминаю комментарий Нань Хуайцзиня, сказанный им мне в ходе долгого пятичасового ужина в его доме в Шанхае пять лет назад. Девяностолетний мирянин, последователь Дзэн, рассказал, что, будучи молодым, он спросил у Порожнего Облака, почему старый мастер продолжал восстанавливать монастыри Дзэн, но никогда их не заканчивал. Порожнее Облако отвесил своему молодому ученику подзатыльник и сказал: «Наглец. Если бы я заканчивал их, чем бы занималось следующее поколение?». В самом деле, я оставил достаточно работы для тех, кто ещё придёт. В то же время, я думаю, настало время для этой чашки чая. Рэд Пайн
1 апреля 2011 Порт Таунсенд, Вашингтон ©
Yu Kan, перевод с англ., примечания, дизайн, кодинг, 2016. Впервые опубликовано на http://daolao.ru. |